Дмитрий Олегович, “Роскосмос” очень жестко ответил на санкции в отношении предприятий российской ракетно-космической отрасли. А как они сказались на нашей космической программе?
Дмитрий Рогозин: Любые санкции – это нездоровая история, нездоровые взаимоотношения. Радоваться или гордиться тут просто глупо. А международная кооперация в космосе вообще не допускает санкций. Для любого специалиста совершенно очевидно: есть вещи, которые должны быть технически резервированы партнерами либо просто осуществляться вместе, как, например, управление МКС или совместные научные миссии. Те санкции, которые объявлены в отношении “Роскосмоса”, обоюдоострые.
Скажем, что такое – остановить уникальный проект “ЭкзоМарс”? Кто это сделал, они что, получили какую-то пользу? Нет, конечно. Я знаю, что европейцы, которые приложили огромный труд, чтобы решить проблемы, которые возникали у них по ходу проведения испытаний парашютной системы, системы программного обеспечения и т.д., такие же энтузиасты, как их российские коллеги. И для них отмена миссии – удар. Тем не менее высшее политическое руководство стран – членов ЕКА разрушает мечту ученых, инженеров, конструкторов обеспечить запуск марсианской миссии в назначенные сроки.
А сроки не шуточные: пусковое баллистическое “окно” на Марс открывается лишь раз в два года. Американцы отправили свои марсоходы. Китайцы сделали то же самое. Даже Объединенные Арабские Эмираты отправили на марсианскую орбиту свой аппарат. В 2020 году запуск “ЭкзоМарса” уже раз сорвался. Не по российской вине, подчеркну: мы шли в графике по нашей линии ответственности. Тогда из-за пандемии в Европе просто остановились предприятия. Перенесли пуск на 2022 год. Зачем надо было уничтожать это сотрудничество?
Поэтому наши санкции ответные – тем, кто попытался разрушить нашу ракетно-космическую промышленность. Они нам тоже даются не без боли. Но они правильные, потому что мы молчать не можем. Не можем мы сидеть и хлебать щи, в которые наши “недопартнеры” или “непартнеры” плюнули при нас же. Мы прекратили поставки в США ракетных двигателей РД-181 и авторское сопровождение РД-180, отменили пусковые услуги в интересах британской OneWeb. Примем разумное решение в отношении Международной космической станции. Я убежден, что пройдут годы, и инициаторы санкций против нас горько пожалеют о том, что они устроили.
Изменения в нашу космическую программу вносятся? Какие?
Дмитрий Рогозин: Безусловно. Мы не сможем не внести изменения. Хотя это тоже не очень приятно. Оперативно пришлось пересматривать программу. Потому что очевидно: наши планы по борьбе с конкурентами на коммерческих рынках сейчас становятся менее актуальными. Никакого рынка больше нет. Он захлопнулся, практически перечеркнут западными конкурентами.
Кстати, я думаю, они и пошли на такой шаг, потому что поняли, что мы сумели противостоять даже появлению новых ракет-носителей у США. Причем противостояли очень успешно не только своей новой ценовой, но и технической политикой. И главное, политикой безопасности: никто, кроме России, не смог продемонстрировать за последние три с половиной года безаварийную серию пусков. На сегодняшний день у нас 82 подряд успешных пуска. Никакая страна в мире похвастаться этим не может. Мы показали, что более чем конкурентны.
Как пересматриваем планы? Прежде всего стали более аккуратно относиться к международным проектам, понимая на примере проекта “ЭкзоМарс”, что при участии западных стран этих проектов просто физически не будет. Так, мы информировали США, что не видим перспективы сотрудничества по программе исследования Венеры, включая проект “Венера-Д”, о котором вели переговоры предыдущие годы.
Мы решили не форсировать переход на новые ракеты-носители, за исключением “Ангары” и “Союза-5”. Почему? У нас абсолютно предостаточно средств выведения, эффективных, в том числе тех, которые заменят действующие. Например, вместо “Протона” приходит “Ангара”. Появляется ракета промежуточного класса “Союз-5”. Что касается ракеты “Союз-2”, то после последней модернизации она выглядит очень достойно. Еще полетает.
У нас проблема не в носителях. Их много, и различных классов. Количество изготовленных ракет просто не помещается в монтажно-испытательных корпусах ракетно-космического центра “Прогресс” и Центра Хруничева. Так что с ракетами все хорошо. У нас с полезными нагрузками проблема – с космическими аппаратами.
Наш приоритет сегодня – орбитальная группировка наблюдения и связи. Орбитальная группировка в России пока абсолютно недостаточна, чтобы обеспечить хотя бы минимально необходимые потребности. Даже если посмотреть картину, которая вырисовывается в рамках специальной военной операции: на стороне нашего врага, причем, я бы сказал, такого экзистенциального врага, находится весь Запад со своими орбитальными возможностями, группировками связи, широкополосного доступа в интернет, высокодетальной съемки и т.д. А мы для гражданских нужд имеем лишь 12 космических аппаратов наблюдения, которые в основном сосредоточены на теме противопожарной безопасности.
То есть в ситуации, когда надо помочь нашим Вооруженным силам, мы располагаем достаточно скромными ресурсами. И это беспокоит меня лично. Поэтому принято решение: все работы, которые считаем в этой конкретной ситуации не первостепенными, развернуть таким образом, чтобы выделяемые средства были полностью сориентированы на создание новых космических аппаратов. Нам необходимо удвоить орбитальную группировку. Бросим на это все наши ресурсы – конструкторские, организационные, производственные, технологические, финансовые. Мы должны все видеть, все слышать и иметь возможность передавать необходимую информацию.
Кстати, правительство нас поддержало и на прошлой неделе согласовало федеральный проект “Сфера”, который предполагает создание пяти группировок наблюдения и пяти группировок связи. К их созданию мы уже приступили.
Программа импортозамещения комплектующих для российских ракет-носителей была завершена в 2019 году. Как решается ситуация с запретом на поставку в Россию электронной компонентной базы для космических аппаратов?
Дмитрий Рогозин: У России есть микроэлектроника, возможности выпуска всего необходимого для основных схемотехнических решений, которые положены в основу отечественного спутникостроения. Но есть и особенные вещи – так называемая силовая электроника. Вот ее у нас мало. Обычно страны делятся друг с другом, кооперируются. Нам доступ перекрыт полностью. Поэтому мы, как знали: выкупили недавно Ярославский радиозавод у АФК “Система”.
Для нас это очень хорошая сделка, потому что у нас не было серийного завода по производству космических приборов. Теперь он в нашем контуре. И это здорово. Мы обладаем полным циклом серийного производства модулей полезной нагрузки для перспективных спутников связи и ретрансляции, навигационных спутников, а также спутников дистанционного зондирования Земли. То, что дело шло к ожесточению санкционной политики, было понятно еще с того момента, когда США приняли закон, согласно которому с 1 января 2023 года ни одна страна, производящая спутники с использованием американских компонентов, не имеет права их выводить на российских ракетах. Я прекрасно понимал, что при изменениях какой-то геополитической ситуации этот закон просто вступит в силу раньше. Поэтому, как дамоклов меч, мы решили просто срезать “конский волос”.
Начиная с 2014 года мы заложили основу для создания реальной политики импортозамещения в области микроэлектроники космического назначения. Наша задача – обеспечить полный суверенитет страны в вопросах космических сервисов. Причем всех, которые априори имеют двойное назначение, которые могут быть использованы нашими военными. В нынешней ситуации “Роскосмос” вынужден стать гораздо более жесткой структурой, работающей прежде всего в интересах обороны и безопасности страны.
Вы не раз подчеркивали, что нормальное сотрудничество по МКС возможно только при полной и безоговорочной отмене санкций. Санкции остаются. Готовы ли конкретные предложения “Роскосмоса” руководству страны по срокам завершения сотрудничества в рамках МКС? Если да, то какие? Если нет, то когда их можно ждать?
Дмитрий Рогозин: Мы не разрушители, и не собираемся размахивать кувалдой в такой “хрустальной комнате”, как Международная космическая станция. Я так говорю именно потому, что сам персонально отвечаю за безопасность полетов на МКС, будучи председателем Госкомиссии по проведению летных испытаний пилотируемых космических комплексов. Сам провожаю экипажи до ракеты.
Жизнь человека в космосе, его здоровье – это высший приоритет нашей работы. Когда мы узнали о том, что якобы хотим оставить американского астронавта Марка Ванде Хая на орбите, расстроив его маму, и что беднягу оттуда будет выцарапывать Илон Маск специальной миссией на своем корабле, то сначала посмеялись, потом пожали плечами. Какая-то дешевая постановка, даже не голливудского шедевра, а такого второсортного… Поняли, что иногда приходится иметь дело, мягко говоря, с неумными, которые могут всерьез обсуждать такого рода сценарии.
Если российское участие в программе МКС будет в какой-то форме сворачиваться, то, конечно, надо заранее информировать партнеров об этом решении. Надо выполнить свои обязательства, чтобы обеспечить либо безопасное существование станции без нас, либо безопасное сведение ее в определенную точку Мирового океана.
У нас решение есть. Оно уже сформировалось. Может быть, некоторые им окажутся недовольны. Но тем не менее мы руководствуемся высшими интересами государства и российской ракетно-космической отрасли. А интересы сводятся к тому, что главное во всей этой истории – наличие собственного потенциала. Таким потенциалом является создаваемая Российская орбитальная служебная станция (РОСС). Надо как можно быстрее ее запускать. От бумаг переходить к изготовлению в металле.
На заседании Наблюдательного совета Государственной корпорации “Роскосмос” мы проинформировали о нашей позиции. Попросим правительство ее рассмотреть. И, в свою очередь, информировать президента. В любом случае это будет решение правительства России, не “Роскосмоса”.
Сейчас есть решение правительства о совместной работе с американцами до 2024 года. Но они намерены оставаться на МКС до 2030-го. Насколько сложен технический развод, расстыковка двух сегментов станции?
Дмитрий Рогозин: Почему обязательно техническое решение должно быть связано с расстыковкой? Если топить станцию, то ее расстыковывать не надо. Ее просто придется безопасно сводить с помощью работы двигателей на торможение. Это тоже не быстрая работа. Процедура займет более года, как мне объясняли наши баллистики и генеральный конструктор по пилотируемой космонавтике Владимир Алексеевич Соловьев. В свое время контролируемое сведение станции “Мир” стало одной из самых уникальных технических операций за всю историю мировой космонавтики.
Сейчас надо просто принять политическое решение – до какого года мы сотрудничаем по МКС. Да, американцы хотят, чтобы до 2030 года. Прежде были разговоры до 2028-го. Но, еще раз говорю, надо решить главное – продолжать сотрудничество по МКС или переходить на РОСС. А дальше мы определимся, что будем делать с нашими двумя новыми модулями МКС, которые мы пристыковали в прошлом году.
Планировалось, что осенью на корабле Crew Dragon к МКС полетит россиянка Анна Кикина, а на “Союзе” – американец Фрэнк Рубио. Все подвисло? Или тренировки идут?
Дмитрий Рогозин: Как минимум до 2024 года мы работаем штатно по всем нашим планам. Они не меняются. Перекрестные полеты добавляют больше уверенности в безопасности станции: мы понимаем технологию управления американским кораблем, американцы знают технологию управления нашим. В принципе, это направление сотрудничества полезное. Зачем отказываться от того, что полезно? Анна Кикина улетела в Хьюстон (США) знакомиться с устройством модулей американского сегмента МКС и кораблем Crew Dragon, в экипаж которого она может войти. С нашей стороны мы ничего не рушим и предварительные договоренности держим, хотя продолжаем ожидать решения правительства о реализации программы перекрестных полетов.
У вас были личные встречи с главой NASA Биллом Нельсоном? Вы, как профессионалы, понимаете полностью друг друга?
Дмитрий Рогозин: С Биллом Нельсоном, который в этой должности год, лично не встречались, несмотря на мои многочисленные приглашения. Он в силу, наверное, возрастных ограничений опасался заражений в пандемию, поэтому так и не приехал к нам. А сейчас уже точно не приедет. Его предшественник Джим Брайденстайн приезжал на тот самый “легендарный” пуск с космодрома Байконур в октябре 2018 года, когда после старта при разделении первой и второй ступени ракеты-носителя “Союз-ФГ” произошла авария. На корабле безупречно сработала система аварийного спасения. Тогда делегация NASA наблюдала за нашими действиями. Помню залитые слезами глаза Джима, когда я ему передал астронавта Ника Хейга. Спасенного, без единой царапины. Они в это не верили, потому что сами в аналогичной ситуации потеряла два экипажа.
В США мне поехать, как вы знаете, тоже не удалось. Тогда пришло приглашение от NASA посетить инженерные подразделения и встретиться в Хьюстоне, в штаб-квартире в Вашингтоне, но потом, как американцы умеют, они приглашение отозвали, потому что это не понравилось какому-то важному представителю сената. Вот такие они, бесхребетные. Вроде мужики серьезные, но без стержня.
РКК “Энергия” должна завершить в этом году эскизный проект новой национальной космической станции. Уже понятно, как она будет выглядеть? Что это за станция – “матка”? Сколько лет понадобится, чтобы ее развернуть?
Дмитрий Рогозин: “Энергия” запрашивает больше времени. Они хотят, чтобы еще им дали возможность поработать в 2023 году. Это раз. Во-вторых, я, конечно, буду смотреть на предварительные результаты, потому что если предложат в очередной раз создать станцию “Мир” или МКС, я буду против.
Я считаю, что станция должна быть исключительно прагматичной. Должен быть небольшой жилой отсек для пребывания там наших космонавтов в течение месяца. Не больше. Надо держать людей ровно столько, сколько требуется для выполнения конкретных задач. Прилетели, что-то привезли, установили. Включили, проверили. Работает. Если не работает, починили – и улетели. Все. Я разговаривал с нашими молодыми космонавтами, они понимают, о чем я говорю.
Для того чтобы обеспечить существование РОСС, в принципе вполне достаточно будет стыковочного “шарика” и двух модулей – лабораторного и жилого. По крайней мере, на первое время. Вся остальная станция – гигантский кронштейн для поддержания целевой аппаратуры. Вот так я это вижу. Повторю: я считаю, что надо разворачивать станцию как можно быстрее.
Инженеры-конструкторы обещают, что корабли будут долетать до станции за два часа. Быстрее, чем проехать Москву из конца в конец. Трудно представить, но когда это может быть?
Дмитрий Рогозин: До станции так можно долетать, в принципе, и в ближайшее время. Сначала опасались переходить на двухвитковую схему. В экспериментах отработали ее грузовиками “Прогресс” – вы помните, в 2018-2020 годах. Потом стали переводить на пилотируемые. У нас на сегодня лучший показатель времени полета к МКС на “Союзе” 3 часа 3 минуты. По сути дела, это снимает все претензии к этому кораблю. Да, он узковат для здоровых мужиков, но три часа – и ты на станции. На космодроме, когда уже прошла команда “Ключ на старт!”, я всегда поднимаю голову и, если небо ночное и чистое, вижу, как МКС летит прямо над нами. То есть мы “стреляем” вдогонку станции. Дальше мы ее догоняем за два витка и стыкуемся.
А два часа полета – это одновитковая схема. Я бесконечно доверяю моему коллеге, техническому руководителю госкомиссии Сергею Юрьевичу Романову. Он мне говорит: “Сделаем”.
Космическая деятельность – это витрина технологий, которые есть в стране. В мире признано: Россия делает лучшие ракетные двигатели. А какие еще приоритетные направления вы могли бы назвать, где мы сохраняем лидерство?
Дмитрий Рогозин: В пилотируемой космонавтике, я считаю, мы лидеры до сих пор. А если не будем терять время и успешно проведем испытания нового корабля, значит, подтвердим это лидерство. Почему я говорю так? Если вспомнить историю Международной космической станции, то ее первый модуль по заказу NASA мы делали в Центре Хруничева в Москве. В рамках МКС подарили американцам технологию долгосрочного пребывания человека в космосе. То, что было создано в Советском Союзе. И, конечно, наши навыки никуда не делись. Как раз быстрая стыковка, быстрые полеты показывают, что мы движемся дальше.
Еще одно направление – космическая ядерная энергетика. Здесь у нас есть фора – 7-8 лет. Я не могу в деталях рассказывать, как мы проводим испытания, но они идут, и идут успешно. Завершили работу над стендом в Центре Келдыша. Первые испытания показали реалистичность тех замыслов, которые были положены конструкторами в тематику “Нуклон” – ядерного буксира. Это крутая тема. Если мы реализуем проект, то тут с нами близко даже никто не стоял. Главное, чтобы хватило выделяемого финансирования. При правильной и жесткой организации дела мы эту задачу решим.
Да, у нас есть слабые места. Где-то мы отстаем. К сожалению, остается огромная разница в финансировании нашей космической программы по сравнению с NASA – в 27 раз! Это сказывается. Крутимся как уж на сковородке.
Чтобы дружить в космосе, надо прежде всего дружить на Земле. Это ваши слова. Мы дружим с Китаем. Каким может быть объем участия России в совместном с Китаем проекте по созданию лунной станции? В какой стадии этот проект находится?
Дмитрий Рогозин: Космическое сотрудничество – квинтэссенция политики. У меня очень добрые, доверительные отношения с моим коллегой, который возглавляет Китайскую национальную космическую администрацию. Работа идет хорошо, поэтому может быть расширено сотрудничество по двум проектам: это строящаяся китайская орбитальная станция “Тяньгун” и международная лунная научная станция.
По последней уже подписаны соглашения с китайской стороной. Начало положит запуск в этом году автоматической станции “Луна-25”. Мы много говорили, почему хотим развернуться на Южном полюсе Луны. Именно здесь, по мнению ученых, сосредоточены залежи водяного льда, необходимые для лунной базы. “Луна-25” должна исследовать поверхность спутника и взять образцы грунта. И китайцы заинтересованы в том, чтобы ставить свои долгосрочные базы там, где есть ресурсы.
Они работают опережающими темпами по созданию ракеты сверхтяжелого класса. Мы пока “сверхтяж” придержали, хотя у нас, в отличие от Китая, есть двигатели. У нас это все на полочке. Я уже сказал, какие у нас сейчас должны быть приоритеты.
Чем мы можем интегрироваться в единую систему? Во-первых, концептуально надо договориться с китайцами, что мы строим. Мы должны создать на Луне исследовательскую базу, мощные телескопы, которые способны осматривать околоземное пространство, прежде всего с целью поиска летящих со стороны Солнца потенциально опасных астероидов. Сейчас вся система планетарной защиты Земли обеспечивает мониторинг околоземного космоса. Мы видим даже небольшие, с теннисный мячик, объекты, которые находятся на колоссальном удалении от Земли. Но мы ничего не видим, что летит со стороны Солнца. Там полная засветка. А оттуда может прилететь и конец света. В прямом и переносном смысле слова.
Как продвигаются работы по новому пилотируемому кораблю “Орел”, и что за “Орленок” будет создаваться для нашей новой станции?
Дмитрий Рогозин: С 2010 по 2015 год как-то все шло ни шатко ни валко. Не хочу кивать на прошлых руководителей РКК “Энергия”. Важно, чтобы все ритмично шло сейчас. К декабрю 2023 года начнутся парашютные испытания и испытания ракетного блока аварийного спасения корабля. Вообще такое впечатление, что у нас давно не создавали ракетно-космическую технику. Переставили телегу с лошадью. Давайте сразу полетим! Куда полетим? Первейшим делом при создании любой космической техники необходимо обеспечить критерий безопасности корабля, возможность спасения экипажа. Тем более что здесь совершенно другая концепция спасения. Не так как на “Союзе, когда в случае аварии корабль отрывает от третьей ступени ракеты и дальше идет баллистический спуск.
Здесь, не дай бог что, включается собственная двигательная установка корабля, и она пытается довывести его на орбиту. То есть даже если полет прерван, все равно корабль идет вверх: чтобы достичь расчетной орбиты и потом провести уже спуск в расчетной точке. Эта система очень сложная. Соответственно, испытания нужно начать именно с тестирования этой системы. Поэтому мы делаем так: летом 2023 года на космодроме Восточный будут две ракеты. Одна – летная тяжелая “Ангара-А5”, которая полетит в рамках второго испытания. Другая – “Ангара-НЖ” (НЖ – наземная жидкостная), один в один как настоящая ракета, только без системы управления. Такие ракеты создаются для “примерки” стартового комплекса.
Начинаем заправку “Ангары-НЖ”, проверяем как все работает. После этого, не снимая ракету со старта, устанавливаем на нее корабль с ракетным блоком аварийного спасения и проводим испытания Н0: имитируем аварию на старте. Корабль должен быть сорван твердотопливными двигателями с ракеты, отойти на безопасное расстояние, выпустить парашют и сесть в отведенную точку.
Второй вид испытаний – это имитация аварии в полете на высоте 10-12 км – Qmax. Это мы будем делать при первом пуске с Восточного “Ангары-А5”. Я думаю, что это произойдет в апреле – июне 2024 года. И только после этого, когда мы убедимся, что все нормально, все штатно, запустим уже настоящий корабль сначала без экипажа, а потом с экипажем.
Теперь что касается “Орленка”. Я пока могу сказать одно: да, у “Орла” ресурс в десять полетов на околоземную орбиту. Но “стрелять” постоянно тяжелым большим кораблем и тяжелой ракетой в интересах той же Российской орбитальной служебной станции, это как стрелять из пушки по воробьям. Очень дорого. В чем, скажем, наше преимущество по сравнению с SpaceX? SpaceX отправляет свой тяжелый корабль Crew Dragon на тяжелой ракете Falcon 9. И сколько бы нам сказки ни рассказывали, все равно это не может быть дешево. У нас ракета среднего класса “Союз-2” с грузоподъемностью 7-8 тонн, у Falcon грузоподъемность под двадцать тонн. Это разные ракеты с разной стоимостью запуска.
Поэтому “Орел” испытывается и создается для дальних миссий, а для околоземной орбиты нам нужен легкий корабль. Грубо говоря, масштабировать “Орла” в “Орленка”: сделать не на четырех, а на трех человек, убрать избыточную термозащиту, предназначенную для спуска в атмосфере Земли со второй космической скоростью. Это будет, условно, “Орел-лайт”, многоразовый, “грузопассажирский”. Задача его – быть в двух ипостасях: в грузовом возвращаемом и пилотируемом вариантах. У нас пока такого грузового корабля нет. Но он появится. Вот наше преимущество: дешевизна и высочайшая надежность.
Мы уже говорили о проекте “ЭкзоМарс”, который стал жертвой санкций. Потраченные средства и усилия не пропадут даром?
Дмитрий Рогозин: Какие-то средства, конечно, пропадут. Скажем, нам придется переоснащать посадочную платформу “Казачок”, которая застряла в Европе, но которую мы рассчитываем забрать после возобновления авиасообщения с Европой. Часть научных приборов нашего десантного модуля мы используем, но часть, в силу ограниченного ресурса, надо будет выбрасывать в корзину. Так же, как и европейцам придется выбрасывать свое.
Если говорить про ракету “Протон”, то она, естественно, никуда не денется. У нас сейчас на Байконуре три “Протона”, в том числе два, которые полетят в этом году. Третий был под “ЭкзоМарс”. Задача “Роскосмоса” совместно с Центром Хруничева определить нагрузку для этой ракеты. Думаю, что в ближайшие годы она обязательно улетит с каким-то космическим аппаратом.
Робот “Кентавр” вместо европейского ровера миссии “ЭкзоМарс” может полететь?
Дмитрий Рогозин: Все полюбили робота-кентавра. Это просто находка. Мне идея тоже нравится, она любопытна. Такая немножечко киношная история, но я за ней вижу сугубо прагматический смысл. Это, по сути дела, торсовый робот с манипуляторами, подъемами головы, тактильной обратной связью, то есть когда робот будет что-то трогать, оператор будет чувствовать такое же прикосновение. Видеть то, что видит аватар.
Манипуляторы работают так, что полностью повторяют движение человека. Очень удобно с точки зрения гибкости управления машиной. Вместо ног может быть и марсоход. В принципе, идея понятна. Это развитие тех машин, которые когда-то в нашей стране создавались, но только с элементами аватара и искусственного интеллекта. Работа интересная, надо ее вести. Проект предлагает коллектив талантливых инженеров из Магнитогорска – НПО “Андроидная техника”. Люди, которых мы знаем, любим, уважаем.
Но до “Кентавра” должен появиться еще “Теледроид” – робот для работ в открытом космосе. Самых сложных, которые подчас не под силу космонавтам. Он будет постоянно закреплен на внешнем борту модулей новой станции. Кстати, как вы знаете, на борту МКС проводился важнейший эксперимент с хорошо известным роботом “Федором”: исследовалось управление роботом в невесомости. Что оказалось? Та точность, которая была отработана на Земле, вдруг перестала существовать на орбите. Мы не могли понять почему. Потому что у космонавтов движение мышц рук, пальцев совершенно иное, чем в условиях обычной гравитации. Это учитывается при разработке “Теледроида”.
Ученые в ожидании запуска “Луны-25” – первой за последние 46 лет отечественной автоматической межпланетной станции. Санкции не повлияют на дату запуска? Сохраняются ли планы создания следующих станций – “Луна-26” и “Луна-27”?
Дмитрий Рогозин: Никакие санкции не могут повлиять на окончание работ в НПО “Лавочкина” над этой машиной. Там нет каких-то внешних влияний. Есть завершающий цикл испытаний, который надо пройти, чтобы быть полностью уверенными в том, как эта платформа поведет себя при прилунении. Это, в частности, тестирование элементов системы управления, которые должны обеспечить точность посадки. Испытания будут закончены, думаю, до конца весны. С учетом этого пуск состоится, скорее всего, в августе.
Теперь что касается “Луны-26” и “Луны-27”. По “Луне-27” основной набор приборов заказывается Институтом космических исследований РАН. И я подозреваю, что ученые могут столкнуться с санкционными ограничениями. В этом случае мы тогда немедленно приступим к созданию замещающих приборов. А вот по орбитальному аппарату “Луна-26” все закуплено. Если сохранится нормальное финансирование и рубль будет в тех пределах, в каких он сейчас существует, с этой задачей справимся – проект реализуем и запустим к Луне.
Вы отказались от дальнейшего сотрудничества с США по проекту автоматической межпланетной станции “Венера-Д”. А чем американцам был так интересен этот проект? Россия сможет его осуществить в одиночку?
Дмитрий Рогозин: Американцы же не были никогда на Венере. Это сложнейшая миссия, намного сложнее, чем все остальное. Температура +462 °C! Давление – покруче, чем на дне Мирового океана. У нас было реализовано десять миссий на Венеру. Советские аппараты жили там пусть недолго, но успели передать уникальные снимки. Смотришь – сущий ад. Но ученые о Венере говорят взахлеб. По большому счету это страшная иллюстрация того, что может произойти с нашей планетой, если мы не будем бороться с парниковыми газами и потеряем контроль за экологией.
Почему мы говорим, что наша миссия может получиться? Прежде всего это чертовски интересно. Тяжелые ракеты у нас есть, как создать посадочный модуль – понятно. Самое главное – обеспечить в неимоверных жутких условиях живучесть самой научной аппаратуры, чтобы она проработала не 54 минуты, как раньше, а хотя бы несколько часов. Тогда ученые смогут засечь сейсмические изменения. Поймут специфику вулканических и иных потрясений, которые сопровождают отсутствие жизни на Венере. Сделать это можно. Я считаю, нам это по силам.
Скажу и по-другому. Технически нет ни одной проблемы, которую мы не могли бы решить. Отрасль можно критиковать за разные вещи. Но когда она соберется, то демонстрирует и характер, и высокий талант. Люди у нас очень способные, талантливые. Конечно, немного избалованы историей советской космонавтики: все больше любят говорить о том, как было. Есть такое дело. Но молодежь очень амбициозная. Те же ребята с НПО “Лавочкина” еще не конструкторы с успешной историей, но когда “Луна-25” полетит, они сразу станут крутыми спецами. Потому что за их плечами будет уже реализованная историческая миссия. Когда полетит “Венера” – другой коллектив станет еще круче.
Чем была хороша советская космонавтика? Там были люди, которые смогли создать впервые в мире что-то, что явилось гордостью всего Человечества. Потому они были великими. А мы весь период 90-х годов просто повторяли то, что уже было сделано ими. Ракеты? Есть, созданные в Советском Союзе. Запускаем. Аппарат, который был и подходит сейчас, под рукой? Запускаем. Шла модернизация.
Та же “Ангара”, я считаю, это очень хорошо. И люди, которые стоят за испытаниями, уже себя по-другому ощущают. “Союз-5” полетит – отлично. Все новое будет приводить к физическому изменению в самой отрасли, в ее характере. Она станет гораздо более уверенней даже при таком недостаточном финансировании. Будет чувствовать себя намного амбициозней, в хорошем смысле этого слова. Я даже знаю, как многие ребята изменились после успешной стыковки нового модуля “Наука” к российскому сегменту МКС. Несмотря на тринадцать отказов за восемь дней. Но справились же! В другой ситуации три отказа – все, кирдык. А здесь тринадцать и через не могу. Я сам плохо спал по ночам месяца три после тех бессонных ночей в ЦУПе. Но сделали же!
Поэтому важная миссия – “Венера-Д”. Я хочу, чтобы мы ее сделали.
А что с проектом “Морской старт”? Или про него мы уже не вспоминаем?
Дмитрий Рогозин: Мы не можем про него не вспоминать. Я когда побывал на “Морском старте”, был в восторге от гения советских инженеров. Говорю “советских”, потому что все это было продумано в середине 80-х годов, проводились соответствующие научно-исследовательские работы. Целый гигантский космодром реализован в изящной и элегантной форме: на двух относительно небольших морских судах размещено все необходимое, включая технический комплекс для двух ракет.
“Морской старт” до сих пор находится в руках частной компании S7. Мы готовы его забрать в казну с передачей “Роскосмосу”. Ведем соответствующие переговоры. Конечно, в условиях санкций комплекс уже не может быть использован для проведения коммерческих запусков по понятным причинам. Но с точки зрения технического резервирования, уникальных возможностей и параметров при выведении сложных нагрузок на орбиту с экватора… У нас же все космодромы северные. Под ракету “Союз-5” “Морской старт” пригодился бы очень.
